В девяностом году
последнему из рожденных
в Нуменоре исполнится
сорок пять.
Старше, но все же живы
те, кто все еще помнит
таверны Арменелоса,
гостиницы Кранца,
кирху в Хайлигенвальд.
И когда волна отступает,
оголяя то, что лежит на дне
(заколочены окна,
обрушились своды,
но ведь стены и камни - те?),
он решает вернуться
туда, где росли и гуляли,
встретились и обвенчались,
туда, где когда-то
любили друг друга
отец и мать.
"Состарились здесь же
и здесь же на кладбище
похоронены," -
славно смотрелось бы
в этом ряду.
Но им не досталось этого,
им же досталось лихое время,
горькие всходы,
глухая дорога
в чужую землю.
Они ведь не знали, что будет.
Они ведь жили, как им жилось.
Строили дом
и растили сад -
и не сказали ни слова, когда
(к чему это слово?
кому это слово?)
рушили синагогу,
рубили Белое древо,
строили Храм.