[Old-castle]

Сцена шестая. Ошибка?..

. . .

В темноте слышны голоса.
Михаил. Все будет хорошо. Все хорошо. Я дал ей знать, она должна уехать...
Римма. Это хорошо, это правильно.
Михаил. Да... Вы же слышали тогда, во время допроса?.. "Уезжайте, оставьте нас нашей судьбе..." Ей эти слова передадут.
Римма замирает, но Михаилу кажется, будто она ждет продолжения – и он продолжает.
Михаил. Птицын передаст. Письмоводитель Птицын. Он – наш.
Зинаида. Кто?!..

Это ошибка.
Зинаида – бедная, измученная девочка, только прекратившая рыдать от боли...
Михаил знает, что господин прокурор обещал ей снисхождение и помощь, если ей удастся выведать что-то от него, и всю возможную суровость в противном случае. И он уже отказался ей помочь...
Римма знает, к каким последствиям может привести подобная неосмотрительность...
Зинаида же теперь знает, что от нее зависит...
Разговор, прерванный неловким вопросом, не возобновляется.


Голос, настойчиво требующий доктора, врывается в пространство тюрьмы. Кто-то и сюда забежал в поисках его, как будто бы он появлялся здесь часто. Караульный не сдерживает любопытства, спеша узнать, что же заставило столь отчаянно искать медицинской помощи. Так обитатели тюрьмы узнают, что вскоре им придется потесниться: в городе была перестрелка, ранены двое жандармов. Арестованы двое мужчин и женщина. Она тяжело ранена и сейчас находится в больнице, и если поиски доктора продлятся еще некоторое время, непонятно, выживет ли.
Арестованные, доставленные в тюрьму, знакомы Михаилу Герверу – так вышло, что год назад он успел увидеть чуть ли не всех членов местной ячейки. Это Павел Миролюбов, главный из тех, на чью помощь он мог бы рассчитывать в устроении покушения в Дубравнике. Это Максим Шулькевич, студент-медик, на чьей квартире была устроена местная типография. Они знакомы и Зинаиде Сивецкой – по внешнему облику, который каждый из них являл городу Дубравнику до этого момента. С ними знакомятся и караульные...
Оба ранены – но доктор и фельдшер заняты в больнице. Там раненые жандармы, там раненая женщина... Караульные и заключенные вместе поднимают шум, но шум этот бесполезен, поскольку вряд ли что из больницы кто-то сможет отлучиться в ближайшее время.

Гервер, решительнее, чем прежде. Я врач. Пустите меня к ним.

Караульный со вздохом соглашается. Увидев раненых, Гервер сообщает, что следует получить из больницы – пусть даже он надеется, что его неоконченного образования и полугода практики хватит на то, чтобы оказать помощь, лечить мановением руки он не научен.

Миролюбов, боясь, что нежданная встреча будет также нежданно прекращена. Софья у них!.. Она ранена.

Гервер не позволяет себе даже лишнего вздоха, пока необходимые медицинские меры не будут исполнены. Он удивлен, что его руки не дрожат.
После же для слов не остается времени. Его возвращают в камеру, и, когда за ним захлопывается дверь, он опускается на кровать – и падает...
...Ему мерещится, будто бы вокруг его шеи затягивается петля. Под ногами же не скамейка, которую вот-вот выбьют, а косогор, и комья земли, проворачиваясь, летят вниз, а он все силится обрести равновесие...
...в стену стучат...
Римма. Михаил!.. Михаил, ответьте!
Павел. Вы меня слышите?!..
Зинаида. Что с вами?..
Он не слышит.
Когда они замолкают, то слышат его прерывистое, хриплое дыхание.
Ему кажется, что он кричит, – только не слышно ни звука. Это петля, стискивая шею, давит любой звук.
В голове бьется назойливая мысль, которой он даже ужаснуться не может: "Лучше бы она умерла!.. Пусть она умрет!.."
Он все еще дышит.
Зачем?..

Время проходит.
Время заставляет Михаила дышать ровнее.
Отчаянье вытесняется пустотой.

Гомон за стеной становится все настойчивей, но в гуле едва слышны отдельные реплики.
Римма прекратила попытки его дозваться.
Шулькевич и Миролюбов, сидящие слева от Гервера, в пустовавшей до того камере, беседуют.
К Сивецкой пришел адвокат, господин Габрический. Слова, долетающие до Гервера сквозь тюремную стену и темноту, окружающую его, разительно противоречат тому либеральному образу, который неизменно сопутствует слову "адвокат".

Адвокат. Существует версия обвинить во всем Швецову – ту самую учительницу, которая была в доме Орловых накануне смерти Владимира, теперь же она арестована во время разгрома типографии...
Гервер, ползком подобравшись к стене, остервенело рычит в нее. Не смейте!.. Если вы так сделаете, я дам показания о принадлежности Сивецкой к партии...
Что-то восклицает и Римма, но ее голос слишком тих.
Зинаида. Я не готова на такое...
Адвокат. И я против этой версии!..

Их разговор продолжается, некоторое время, пока гром решетки и ворчание караульного не сообщают всем слышащим о том, что господин адвокат покидает свою подзащитную. Гервер внезапно вскакивает и через решетку окликает его. Адвокат подходит.

Гервер, снимая с руки кольцо. Пожалуйста... пожалуйста, передайте это – ей.
Оба прекрасно понимают, о ком идет речь.
Адвокат. Хорошо, я передам.
На душе у Гервера слишком пусто для того, чтобы он мог выразить благодарность иначе чем кивком головы. Ему не становится лучше к тому моменту, когда он по приказу караульного должен вновь подняться и следовать наружу по вызову полковника Орлова.

Комната для свиданий, стол и два стула, полковник Орлов и Михаил Гервер – все тонет во тьме.
Полковник Орлов, вопреки своему обыкновению, предлагает арестанту сесть, и Гервер, чьих сил едва хватает на то, чтобы держаться, опускается на стул.
Полковник Орлов. Вы разбираетесь во взрывном деле?..
Гервер. Да.
Полковник Орлов. Если я предложу вам динамит, вы сможете взорвать тюрьму?..
Гервер. Я не могу сказать, не имея плана тюрьмы.
Полковник Орлов. Хорошо. Если у вас будет план тюрьмы и динамит, вы сможете разместить его так, чтобы под взрывом погибла некая особа...
Гервер. Я знаю, о ком вы...
Он и правда знает – из оговорок Зинаиды, из ее рассказа о своем деле, из бесед с адвокатом. Она находится в тюрьме, поскольку того захотел полковник Орлов. Теперь дело не идет на лад, и потому он хочет меры более решительной. Зачем же Гервер прерывает его, не давая назвать имя? Это вряд ли разумно. Да где тот разум?..
Полковник Орлов. Хорошо. Ну так что, возьметесь?..
Гервер. Мне потребуется еще возможность перемещаться по тюрьме – если я расположу заряд в собственной камере на втором этаже, вряд ли от этого будет много толка...
Полковник Орлов. Хорошо. Подумайте об этом.
Гервер кивает, и Орлов отпускает его.

Пустота разбита, но не наполнена...
Нужно что-то делать...
Нужно делать...
что?!


Сцена седьмая. Прокурор и адвокат

. . .

Время – лечит?.. Времени проходит довольно, и когда Гервера вновь вызывают в комнату для свиданий для приватного допроса – теперь уже по приказанию господина прокурора, он вновь способен испытывать страх.
Он не пытается сопротивляться предложению сесть.
Он знает, что уже проиграл.

Г-н Гржимбовский, с чувством. Я же предлагал вам назвать имена ваших товарищей, чтобы обезопасить их! Теперь эта прекрасная молодая женщина все равно взята правительством, она оказала сопротивление, и ранила одного из жандармов, так что теперь ей невозможно избежать наказания, положенного по закону. К тому же она так изранена, что непонятно, выживет ли она...
Гервер упирает руки в стол, в попытке хотя бы сидя удержаться ровно.
Г-н Гржимбовский. Если она умрет, это произойдет по вашей вине!.. Вы могли бы ее спасти!..
Гервер молчит – но прокурор понимает, что он близок к цели. Он продолжает.
Г-н Гржимбовский. Неужели ее судьба вам безразлична?..
Гервер, с усилием начиная говорить. Вряд ли это те показания, которые интересуют вас, но мне есть, что рассказать о полковнике Орлове!.. Он приходил в тюрьму, вызывал меня сюда и предлагал мне динамит и возможность устроить взрыв в тюрьме, если я пообещаю ему расположить заряды так, чтобы под взрывом погибла Сивецкая. Если хотите, я дам против него показания на процессе, только обещайте мне...
Г-н Гржимбовский. Что?..
Гервер, сначала закрывает лицо руками, затем, будто этого укрытия недостаточно, падает, упираясь головой в стол, но говорит решительно и внятно. Обещайте ее освободить, если она выживет, и я отвечу на любой ваш вопрос!..
Г-н Гржимбовский. Вряд ли это сейчас возможно...
Гервер. Возможно!.. (Он вскидывается, решение приходит к нему мгновенно.) Заставьте доктора подписать свидетельство о ее смерти, отнесите ее в безопасное место, а там она поправится... или же умрет, но умрет на свободе!.. И тогда, я клянусь, я отвечу на любой ваш вопрос!..
Г-н Гржимбовский. А как вы это проверите?..
Гервер несколько раз пытается заговорить, но останавливается прежде, чем скажет хоть слово.
Гервер, после паузы, горько. Я поверю вам на слово.
Г-н Гржимбовский. А мне вы тоже предлагаете поверить вам на слово?..
Гервер. Да!..
Г-н Гржимбовский. В любом случае, вряд ли это исполнимо... Но не хотите ли вы с ней увидеться? Устроить это в моих силах.
Гервер, отводя взгляд. Нет. Если она узнает об этом, она проклянет меня!
Г-н Гржимбовский. Ну, как знаете...

Он поднимается и уходит. Вошедшему караульному приходится некоторое время тормошить Гервера, прежде чем тот заметит его присутствие и сможет подняться, чтобы вернуться в камеру. Когда же он возвращается, он вновь застает визит адвоката к Сивецкой, и некоторое время терпеливо ждет окончания их беседы, но все же не выдерживает, и начинает гневным и решительным шепотом говорить с ним через стену...
Гервер. ... господин адвокат!
Адвокат. Да?..
Гервер. У меня есть показания, которые могут быть интересны для процесса госпожи Сивецкой.
Адвокат ждет.
Гервер. Дело в том, что меня вызывал для приватной беседы полковник Орлов. Он предложил мне динамит, план тюрьмы и свободу перемещения, если я смогу устроить взрыв так, чтобы под развалинами тюрьмы погибла госпожа Сивецкая.
Слышен ее тихий вздох. Кажется, все, включая караульных, замерли, внимая этому разговору.
Гервер, теряя задор. Впрочем... он не называл ее по имени... да и к тому же показания политического заключенного против жандармского полковника вряд ли будут приняты во внимание, но...
Адвокат. Все это очень интересно, но слишком зыбко, верно.
Гервер. Если вы считаете это верным, я могу согласиться и взять у него динамит, тогда у вас будут вещественные доказательства.
Адвокат. Или же можно сделать так, чтобы процесс передачи кто-нибудь увидел?..
Гервер. Скажите мне, что вы считаете верным, я это сделаю, только в обмен на это обещайте мне...
Адвокат. ...что?
Гервер. Пообещайте мне освободить ту женщину. Убедите доктора подписать свидетельство о ее смерти, перенесите ее в безопасное место, пусть она поправится там!..
Герверу все равно, договариваться с богом или с дьяволом, он не замечает, что его резоны несостоятельны, он устремлен к одной цели – а эта цель все больше отдаляется от него.
Адвокат. Хорошо... хорошо, я попробую?..
Адвокату виднее эфемерность этого плана, но он боится отказать человеку отчаянному.

В этот момент в тюрьме появляется господин Гржимбовский.
Он подходит к камере Гервера – тот поднимается ему навстречу.
Его слова звучат страшнее, чем приговор.

Г-н Гржимбовский. Доктор отказался.

Гервер успевает лишь ухватиться за сердце – и падает.


Сцена восьмая. Софья Леонтьева

. . .

Гервер окончательно приходит в себя даже не от громкого голоса доктора, дающего ему рекомендации (он сам бы мог дать их не хуже, сможет ли исполнить?..), а от голоса Риммы. Она говорит, что Софья здесь, в ее же камере – устроители тюремного замка не предполагали, что он будет настолько востребован, поэтому камер не хватило. Софье тяжело говорить, кроме ранения у нее вдобавок пневмония, но она... она будет жить?..
Римма. Подайте прошение, чтобы вас обвенчали. Вам не могут отказать. Это ваше право.
Гервер едва ли не первый раз от получения известий об аресте Софьи отвечает ей, и зовет караульного. Караульный соглашается передать прошение, поданное на словах.

(Где-то там, далеко-далеко от тюрьмы, в губернском жандармском правлении письмоводитель Птицын облекает это прошение в положенную по закону форму, но полковник Орлов пока не ставит на бумаге размашистую подпись, однако, взяв ее, собирается нанести визит в тюрьму.)

Гервер же тем временем с недоумением смотрит на Павла Миролюбова, которого после допроса вводят в его камеру – тесно, что поделаешь!.. Впрочем, недоумение не мешает ему пожать руку товарищу и обнять его. Но разговор нейдет на лад, Павел встревожен.
Павел. Я так много рассказал!.. Не хотел же ничего говорить, а здесь...
Михаил, отчаянно. Не говорите ему да! Ни с чем не соглашайтесь!..
Павел. Поздно. Они угрожают мне участью Николая... Я его отцу всем в своей жизни обязан, как я могу?.. Да только не верю я ему.
Михаил. Не верьте!..
Павел. Да еще то тяжело, что я даже не знаю, где она и что с ней!..
Михаил. И то хорошо, что она на свободе!..
Павел. Да. Теперь мне надо забыть о ней, не пытаться связаться... Ей бы уехать, но как ей сказать это?..
Михаил. Сделайте лучше так, как Софья скажет. Она была на ее месте и теперь может посоветовать.
Через некоторое время Римма передает ответ Софьи.
Римма, тихо, но настойчиво. Напишите ей. Знать всегда лучше, чем не знать. Как бы страшно ни было.
По ее голосу трудно сказать, сколько здесь от Софьи, сколько же от нее самой.
Но разговор, на который милостиво взирает возвратившийся на пост Гришка, прекращен внезапным визитом. С прошением, о котором уже шла речь, в руках полковник Орлов спускается в тюрьму – за ним следуют и другие жандармы, и письмоводитель. В силу состояния подследственной, допрос решено провести в тюремной камере.
Гервер замирает, прислушиваясь к голосам, не смея дышать. Вся тюрьма будто бы замирает вместе с ним.

Полковник Орлов. Видите это прошение?.. Вы хотите венчаться?..
Ответ Софьи не слышен, но Михаил его знает.
Полковник Орлов. Что ж... отчего бы и не удовлетворить это прошение?.. Однако вы должны понимать, что его судьба зависит от ваших показаний.
Римма проглатывает реплику о том, что это незаконно, – не сейчас, не время!..
Полковник Орлов. Хорошо, если вы это понимаете. Итак, с какой целью вы приехали в Дубравник?..
Софья, едва слышно. Я знала, что здесь Гервер.
Полковник Орлов. Вы товарищи по партии?
Софья, едва слышно, но твердо. Я агент исполнительного комитета...
Полковник Орлов. Ну-с, хорошо. Вы приехали устроить новое покушение?..
Софья молчит.
Полковник Орлов. Вы знали, что Гервер арестован?
Софья, едва слышно. Я догадывалась.
Полковник Орлов. К кому вы ехали? Чьи адреса вы знали?..

Павел – Михаилу. Если она назовет Надю, я тебя разорву...
Михаил не успевает ответить.

Софья. Я никого не знала.
Полковник Орлов. С кем же вы здесь общались?..
Софья. Да ни с кем почти... Разве что с соседями.
Полковник Орлов. Как вы оказались в типографии?
Софья. Случайно. Я зашла к Шулькевичу, он медик, мне был нужен термометр...

Павел выдыхает.

Полковник Орлов, напротив, напрягается, однако милосердие подчас не чуждо и ему. Он завершает допрос... и ставит подпись!.. Неужели и правда?.. Но что-то в нем дает понять, что это еще не конец.
Все выходят из камеры, когда Птицын вспоминает, что подследственная должна подписать протокол.
Он возвращается в камеру один, и вскоре выходит оттуда.
Когда жандармы оставляют тюрьму, Римма тихим шепотом – через Сивецкую – сообщает, что он оставил в их камере револьвер, и настойчиво требует от Гервера придумать, что с ним следует сделать.
Герверу же хочется спать.
Он устал.

Однако отдохнуть – насколько это вообще в тюрьме возможно – ему не удается. Вскоре в тюрьму возвращается полковник Орлов, по-прежнему с прошением в руках. Теперь же он направляется к камере Гервера и встает перед ней, заслоняя собой караульных. Стоит он так, что портрет государя императора находится у него за спиной, но Герверу не приходит в голову считать, за правым или же за левым, ангелом или бесом выступает в этой сцене государь. Вскоре становится не до него...
...и вновь вся тюрьма внимает разговору, на этот раз это не сложно, ведь разговор этот ведется почти в коридоре, – Гервер привычно встал навстречу гостю, и он-то может говорить в полный голос. Орлов некоторое время смотрит на Гервера, затем и ему предъявляет существующие обстоятельства.

Полковник Орлов. У меня в руках ваше прошение. Вы по-прежнему этого хотите?
Гервер. Да.
Полковник Орлов. Что ж... Видите, оно подписано. Но в моих руках не дать ему ход.
Гервер. Я понимаю, что вы вольны так сделать, хоть это и против закона.
Полковник Орлов. Из ваших уст подобный упрек звучит неубедительно. Да и к тому же вы говорили, что не верите в бога... Неужели вам это важно?
Гервер. Да, говорил, однако же в Российской империи не существует способа заключить брак не в церкви.
Полковник Орлов. Итак?..
Гервер, искренне, хоть и устало. Что вы от меня хотите?..
Полковник Орлов. Назовите имена, и прошение будет удовлетворено.
Гервер. Вы правы, это в действительности не так уж и важно. Некоторое время назад я говорил господину прокурору, что согласен дать любые показания, если он освободит Софью. Он отказался...
Полковник Орлов. К кому вы приехали в Дубравник?..
Гервер. Я не знал никого здесь.
Полковник Орлов. От кого вы приехали?
Гервер. От исполнительного комитета партии "Народная воля".
Полковник Орлов. Имена?!
Гервер молчит и не отводит взгляд – потому он видит то, что другие лишь слышат.
Он видит, как полковник рвет лист бумаги пополам, бросает наземь, и уверенным шагом уходит прочь.

Римма, кричит ему вслед. Будь ты проклят, упырь!..

Гервер, сквозь слезы, кричит тоже.
Но ведь это не важно!.. Я люблю тебя!

Софья, шепотом, без голоса, обращаясь к Римме.
Я люблю его. Передайте ему, что я люблю его!..

Гервер, в ответ, криком.
Я тебя слышу!..

Максим Шулькевич, громко и решительно.
Это и вправду неважно! Перед нами вы – муж и жена!

Павел Миролюбов, обращаясь к Михаилу.
Михаил Гервер, согласен ли ты взять эту женщину в жены?

Михаил Гервер.
Да. Да!!..

Римма Шибанова, обращаясь к Софье.
Софья Леонтьева, согласна ли ты взять в мужья Михаила Гервера?

Софья, шепотом, который каждый жадно ловит.
Да. Конечно же!..

Павел Миролюбов, на выдохе.
Ну а мужем и женой вы себя сами объявите...

Гервер почти не слышит поздравлений товарищей, не слышит и голос Риммы, о чем-то спорящей с караульным Гришкой, без попустительства которого все это произойти не могло. Он осматривает стены тюрьмы, он готов их пощупать, чтобы убедиться в том, что они не рухнули до сих пор, и даже не переменили ни цвета, ни температуры. Как произошедшее могло произойти здесь и оставить это место без изменений?.. Однако нет сомнений, что каждый, бывший свидетелем и участником произошедшего, изменился...
Так он едва не пропускает тот момент, когда Григорий распахивает дверь перед ним, сообразив же, что произошло, он вылетает наружу – дверь в камеру Софьи открыта...
Они увиделись все-таки! Он падает на колени перед ней, боясь лишним движением потревожить ее недавно затянувшиеся раны, но она наклоняется к нему...

Что слышат те, кто находится в тюрьме?
Слышат ли что-нибудь?..
Они, несомненно, внимают каждому доносящемуся до них слову, каждому звуку...
Лишь через некоторое время становится различим настойчиво-твердый шепот Гервера.

Михаил. Все будет хорошо. Теперь всегда все будет хорошо. И мы всегда будем вместе. Главное, ты только помни, что мы уже умерли, – и тогда не страшно, тогда уж почти не страшно...


Сцена девятая. Счастливый финал...

. . .

Даже у мертвых еще остаются дела. Вот, к примеру, – отправить телеграмму. Сообщить, так сказать, о собственных успехах, вернее о полном их отсутствии. Удачный случай подворачивается в лице господина адвоката, наносящего последний визит своей подопечной. Близится суд.
Гервер привычно ловит его на выходе из камеры Сивецкой.

Гервер, довольно тихо, но внятно. Господин адвокат, простите... Не согласитесь ли вы отправить телеграмму?..
Адвокат Габричевский, готов записывать. Да?..
Гервер, немного растерянно, он пытался лишь узнать о теоретической возможности, и к практическому исполнению был не вполне готов. Напишите так: "Вино продано по бросовой цене. Нового не присылайте".
Адвокат Габричевский. Кому отправить? Куда?..
Римма, шепот которой слышен и Герверу, и, верно, Габрическому тоже. Софья говорит, что отправлять надо Желябову.
Гервер диктует адрес и адресата.
Габричевский, записывает, собирается уйти, но оборачивается. Скоро суд, мы вызовем вас в качестве свидетеля.
Гервер, кивая. Хорошо. Пусть ничего не получилось, но возможность в суде обвинить жандармского полковника дорогого стоит, пусть даже не поверит никто...
Габричевский кивает и уходит.

Раз скоро суд, значит, приходит пора прощаться. Все обитатели тюрьмы уверены, что Зинаиду оправдают. Они хотят в это верить, если уж не получается надеяться на лучший исход для себя. Римма и Михаил начинают прощаться с ней, не сговариваясь.

Римма. Спасибо вам за все!.. Будьте счастливы!..
Зинаида. Но как?.. Даже если меня оправдают, я не знаю, куда мне пойти. Разве меня после такого примут в какой-нибудь дом?..
Михаил, припоминая давний разговор о счастье. А не надо ни в какой дом. Поезжайте лучше в Тверскую губернию...
Римма. Да, обратитесь в их земство – там ценят людей, способных и готовых учить. Станьте сельской учительницей...
Михаил. Вам будет очень тяжело...
Римма. Вам будет очень трудно. Вам будет страшно и холодно, но вас будут окружать люди, которые будут вам благодарны.
Михаил. И вы тогда поймете, что вы счастливы. Вы поймете...
Зинаида. ...что жизнь имеет смысл и дана мне не напрасно, да!.. Да, я так и сделаю. Обязательно.
(В этот момент она уже видит тот поезд, который уносит ее из Дубравника на север, к новой жизни, она и сама не сомневается в этот миг, что ее оправдают.) И... я буду вас помнить!
Михаил. Если вы встретите наших товарищей...
Римма. ...расскажите им про нас!..
Зинаида. Я обещаю. Спасибо вам. Спасибо вам за все...

Некоторое время все они сидят в тишине. Когда же приходит караульный, чтобы вести ее на суд, выясняется, что госпоже Сивецкой нужно время, чтобы привести себя в порядок и поправить шляпку. И в этот момент становится видно, насколько она решительна и сильна. Эти качества присутствовали в ней неизменно, однако прежде были скрыты от взгляда, и требовалось узнать ее, чтобы их разглядеть.

Зинаида. Прощайте, товарищи!..
И каждый желает ей удачи, свободы, счастья.

После ее ухода воцаряется тишина. Говорить о ней до получения известий незачем, о себе – неинтересно. Михаил тихо пересказывает Павлу прежний разговор о счастье.

Павел, взрываясь. Я так не могу! Я не способен, глядя на эту решетку, зная, что женщина, которую я люблю, подвергает себя опасности, говорить, что я счастлив!..
Римма, тихо. Это потому, что ты еще хочешь жить...

Мертвым еще бывает больно – больно узнавать о тех, кто их опередил.
В тихом разговоре караульных Павлу удается расслышать весть, которая громом сотрясает тюремный замок.
Павел. Птицын убит. Он застрелился, когда его пришли брать.
...и, как прежде в свадебном хоре, голоса сплетаются – и над глухими стенами тюрьмы летит поминание, суждено ли этим словам когда-либо выйти за пределы тюрьмы?.. будут ли они услышаны?.. не важно это теперь, важно лишь говорить, говорить, пока это возможно, о любви...
...он был нашим товарищем!
...не у многих хватило бы доблести делать то, что делал он!
...каково это – так служить общему делу. Многие из нас храбры, но его храбрость и его жертва...
...как тяжело ему было! Верно, он совсем отчаялся, думая, что никому не помог и никого не спас...
...но это не правда! Он так нам помог, и помогал всегда...
...мы – будем помнить.
Мы будем любить – покуда хватит голоса и вдоха.

Сколько бы слез ни было пролито в тюрьме, пусть они все останутся здесь – зачем кому-то видеть их?.. И когда Михаила вызывают в зал суда, он, смахнув рукой слезы, старается быть спокойным. Он привычно смыкает руки за спиной, а после, оборотясь к караульному, спрашивает: "Свидетелю, наверное, можно руки и не за спину?.."

Когда через некоторое время он возвращается в тюрьму, все напряжены и настороженно внимают.
Вместе с ним в тюрьму будто бы проникает шум внешнего мира, однако сквозь этот шум начинает звучать сначала тихий, а затем все более заметный рокот барабанов. Как только процесс Сивецкой будет окончен, начнется их процесс – и потому стены выглядят иначе, перспектива прощания не делает их милей, но они будто бы раздвигаются. Те, что вскоре будут осуждены, уже не воспринимают стены как преграду – к чему бояться камней тем, кто скоро ляжет в землю?..

Гервер, бесстрастно. Орлов застрелился.
Но даже эта новость воспринимается не бурно.
(А о том, как окликнула его Зинаида, и посреди замершего зала, на глазах у всех, не боясь этих взглядов, перекрестила на прощанье – он промолчит.)

Последней вспышкой в тюремной жизни (...жизни?..) становится новость, принесенная Гришкой из зала суда: "Оправдали!".

И тогда море снова рокочет, взрываясь криками "Ура!" – и крики эти заглушают рокот барабанов.
...так важно, даже на краю, верить, что жизнь, свобода и правда – возможны...
...хотя бы для других...


Сцена десятая. ...и финал закономерный

. . .

Господин Гржимбовский проходит длинный коридор, перед ним открывают тяжелую дверь, отделяющую тюрьму от внешнего мира, он оглядывает уже довольно знакомую ему картину и кивает в сторону камеры влево от него. Это та камера, где два года находился Александр Коньков, из которой он в последние дни своей жизни через единственную обращенную к остальному пространству тюрьмы стену беседовал с Михаилом Гервером. Это та камера, которую последнее время занимала Римма Шибанова, деля ее то с задержанной на краткий срок цыганкой, то с Софьей Леонтьевой. Это та камера, в которой под тонким тюремным матрасом спрятан пистолет.
Караульные беспрекословно подчиняются требованию прокурора и, освободив камеру от населяющих ее женщин, вводят туда Михаила Гервера.

Г-н Гржимбовский. Я весьма благодарен вам за помощь на процессе Сивецкой.
Гервер. Не стоит...
Г-н Гржимбовский. Теперь, после этого процесса, я занял то положение, которое дает мне возможность исполнить то, что вы хотите. Я могу сделать так, чтобы Леонтьева была освобождена. Дадите ли вы показания?..
Гервер не отвечает.
Г-н Гржимбовский не настаивает.
Гервер некоторое время сидит, уронив голову на руки, затем встает, подходит к окну, незаметно для прокурора осматривая подоконник, после разворачивается, делает шаг к кровати, приподнимает подушку... Наконец, он засовывает руку под матрас, и резко отворачивается. Гржимбовский наблюдает за его действиями, никак не реагируя.
Когда Гервер оборачивается к нему, у него в руках револьвер.

Залп сотрясает тюрьму.
Из трех зарядов израсходован один – но и его довольно.
Гржимбовский ранен в сердце.
То есть убит.
Будто выведенный из оцепенения звуком залпа караульный наконец стреляет. То ли в растрепанных чувствах, то ли в спешке – но сперва ему удается ранить Гервера только в руку, и то по касательной.
Гервер не стреляет.
Следует второй залп.
Вторая пуля летит мимо ключицы...
...в горло.



*

...Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою:
ибо крепка, как смерть, любовь; а страсть крепка, как могила,
стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный...