[и особенно енот]

Сцена первая. Четыре шага вниз

. . .

Губернское жандармское правление.
Стол в центре залы ярко освещен, стены же теряются в сумраке.
Под конвоем вводят задержанного. У него прямая спина, насколько это позволяют сведенные за спиной руки и направленный в пол взгляд. За столом в спокойной и расслабленной позе сидит господин прокурор, Павел Феликсович Гржимбовский. По периметру залы в тени стоят жандармы: полковник Алексей Петрович Орлов, поручики Матурин и Граевич. За конторкой в углу залы склонился письмоводитель Алексей Сергеевич Птицын.
Господин прокурор велит арестованному сесть, тот усаживается, караульный застывает за его плечом. В продолжение разговора взгляд арестованного по большей части устремлен в пол или в пустоту, за исключением редких реплик, продиктованных скорее чувством, чем разумом.

Г-н Гржимбовский. Как вас зовут?
Арестованный. Иван Петрович Громов.
Г-н Гржимбовский. Чем вы можете это подтвердить?
Арестованный. Ничем, кроме паспорта, изъятого у меня полицией.
Г-н Гржимбовский. Понимаете ли... в Тулу, где этот паспорт якобы выдан, был послан запрос, и там ответили, что паспорт на таковое имя никогда не выдавался...
Арестованный, не замечая первого шага. Да, паспорт поддельный.
Г-н Гржимбовский. Так как вас зовут?..
Арестованный не отвечает.
Г-н Гржимбовский. Но как к вам обращаться? Нужно же какое-то имя.
Арестованный. Иван Громов ничем не хуже любого иного.
Г-н Гржимбовский. Быть может, вы Павел Миролюбов?..
Арестованный не отвечает.
Г-н Гржимбовский. Хорошо, господин... Громов. Хотя к чему эта скрытность? Вы же понимаете, что за провоз динамита вы заслуживаете смертной казни?.. Для чего он был предназначен?
Арестованный. Возможно, предприятие будет продолжено, поэтому я предпочту промолчать.
Г-н Гржимбовский. И о взрыве в Зимнем дворце ничего не расскажете?
Арестованный не отвечает.
Г-н Гржимбовский. Неужели вам не жаль невинно погибших там людей? Это ужасно, что из-за трагического непонимания гибнут люди! А сколько ваших товарищей гибнут в тюрьмах, хотя могли бы употребить свою жизнь и свои способности на благо Отечества. И правительство вынужденно идти на такие меры для того, чтобы предотвратить гибель людей!..
Арестованный. Первые наши действия ничем не угрожали ни правительству, ни людям, напротив...
Г-н Гржимбовский. Вы про злосчастное "хождение в народ"? Принятые тогда меры вызвали много споров в правительстве, Государь был против подобной жестокости!.. И хотя сейчас непонимание, быть может, зашло слишком далеко, еще возможно примирение. Не все в правительстве ретрограды, сейчас набирает вес либеральная партия Лорис-Меликова. Я разделяю его взгляды, тут мы с полковником расходимся, но в правительстве многие ждут реформ... Но сторонникам преобразований нужна ваша поддержка, нужна поддержка молодых людей, ваших товарищей! Правительство готово делать шаги навстречу – вы знаете, Третье отделение упразднено, многие административные приговоры пересмотрены... Так сделайте же и вы шаг навстречу! Не важно, кто вы, не важно, что вы не хотите назвать имя, главное – ваше стремление к той же цели, к примирению, которое сделает возможным путь мирных преобразований...
Арестованный. Партия сложит оружие в тот же миг, когда получит возможность действовать мирными методами.
Г-н Гржимбовский. ...но сейчас ее действия делают невозможными подготавливаемые реформы! Я сам сторонник реформ, но они могут быть проведены лишь при условии всеобщей поддержки, и вы можете сыграть ведущую роль в ее обеспечении, стать спасителем России...
Вы утомлены. Вы не хотите ничего сказать?..
Арестованный. Пока нет.

Из темноты выступают жандармы, вставая по периметру сцены, и усмехаются слову "пока".

Г-н Гржимбовский. Вы знакомы с Михаилом Гервером?
Арестованный не отвечает.
Г-н Гржимбовский, зачитывает. Лет двадцать восемь. Ростом два аршина семь вершков, волосы на голове черные, кудрявые, бороду и усы бреет, глаза...
Арестованный. Это я. Но ничем этого подтвердить не могу, поскольку паспорт на его имя утоплен в Неве больше года назад при переходе на нелегальное положение...
Г-н Гржимбовский. Вы видите, нам все известно. Мы лишь даем возможность вам показать ваши добрые намерения, готовность к разговору... Нам известно, что вы участвовали в подготовке к цареубийству. Когда это было? Это было покушение в Зимнем дворце? Или же речь идет о подкопе под железнодорожными путями недалеко от Дубравника?..
Гервер, с испугом, быстро. Откуда вам известно о подкопе?
Г-н Гржимбовский. Из показаний одного вашего товарища...
Гервер, решительно. Да, я там был. Что с ним?
Г-н Гржимбовский. Он в Санкт-Петербурге, под следствием. Если вы проявите добрую волю, я обещаю вам, что ваши товарищи, которых вы назовете, будут в безопасности. Вы сможете защитить их от возможных ошибок и от тех мер, которые могли бы последовать за этим.
Гервер, почти с мольбой. ...Мне... мне нужно время...
Г-н Гржимбовский, почти ласково. Конечно. Конечно. Вы были ранены, вы утомлены, вам нужно время, чтобы понять то предложение, которое я вам делаю...
Полковник Орлов. Слишком щедро. Назовите имена, и...
Г-н Гржимбовский. Полковник, зачем же так!..

Гервер не смотрит на них, он смотрит в пол, пытаясь собраться с мыслями.
Прокурор Гржимбовский пробует уступить полковнику дальнейшее ведение допроса, но тот не берется, но и завершать его не хочет.

Поручик Граевич, полковнику. Вы позволите?..
Полковник Орлов кивает.
Поручик Граевич. Я сражался на войне и видел смерть людей там. Гибель на войне – это то, что я могу понять. Но я не могу понять вас, затеявших войну против собственной страны. Ради чего?.. Расскажите же, я хотел бы вас понять!
Гервер. Прошу меня простить, но я заранее расписываюсь в собственном бессилии объяснить что-либо человеку, надевшему голубой мундир.
Поручик Граевич. Чем вам не нравятся голубые мундиры?
Гервер. Просто, надевая этот мундир, человек делает выбор, перешагнуть через который он не сможет, насколько бы убедителен я ни был.

Письмоводитель Птицын заинтересованно смотрит на них.

Полковник Орлов. Птицын, что там с протоколом?..
Гервер чуть было не оборачивается на Птицына – ему знакома эта фамилия.
Г-н Гржимбовский. Ну, господа, не пора ли нам отпустить господина Гервера?..
Полковник Орлов. Отпустить – ну уж нет. Но мы можем закончить. Разве (оборачиваясь к Герверу) вам есть, что сказать?..

Г-н Гржимбовский ждет.

Гервер, боясь сорваться. Динамит предназначался для нового покушения. Я ехал выбрать для него место. Я готов ответить на любые вопросы, касающиеся до меня лично, однако других имен я не назову.


Сцена вторая. Голоса и смерть

. . .

Тюремный замок, погруженный в полумрак.
Коридор, по которому попадают сюда, упирается в сплошную дверь. За дверью – пост караула. Над лавкой караульных – портрет государя императора Александра II, на лавке – предметы тюремного быта: плетка и кандалы. По периметру этого нехитро украшенного внутреннего коридора расположены четыре камеры. Камеры по краям предназначены для осужденных, более холодны и закрыты сплошной дверью. Для подследственных предназначены камеры по центру. Они перекрыты часто поставленными железными прутьями от пола до потолка, так что тот, кто сидит здесь, находится постоянно на виду у караула и доступен взгляду любого вошедшего. Во всем помещении тюрьмы холодно и душно.
Тишину, царящую здесь, редко нарушают слова, сказанные в полный голос, хотя, прозвучав, они звонко отражаются от стен и слышны повсюду. Шепот же, при удачном для заключенного стечении обстоятельств, караульным не слышен, но может преодолеть перекрытия, отделяющие одну камеру от другой.
Правую, если смотреть из тюрьмы вовне, камеру занимает осужденный на десять лет каторги Александр Коньков, член местной ячейки тогда еще "Земли и воли", взятый во время разгрома типографии два года назад. Он болен. Ближайшую к нему камеру предварительного заключения занимает Михаил Гервер. Оба, как можно ближе прижавшись к разделяющей их стене, продолжают разговор, прерванный допросом.

Гервер. Простите, я был скрытен с вами, а на допросе выложил куда больше... Я ведь приехал сюда выбрать место для нового покушения на императора, но, как видите, не преуспел...
Коньков. ...ничего, однажды – непременно...
Гервер. Да! Непременно! Если...
Караульный. Разговоры!..

Шепот умолкает – но кашель не подчиняется караульному.
Коньков перемещается на кровать – там хоть немного теплее. Гервер продолжает сидеть на полу, прокручивая в голове то разговор, то допрос.
Голоса караульных сливается в ровный гул.

...а Сивецкая что же? Все рыдает?..
Кашель.
...фюить! фюить!..
...Все так и говорит, что безвинно ее заперли. Все они так говорят...
Кашель.
... фюить!.. Прекратите же свистеть! Пожалуйста, прекратите!
...итак, если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой...
...фюуэ...
...будете Моим уделом из всех народов, ибо Моя вся земля...
Кашель.
Кашель.
...эта что ли двоих жандармов убила?
...ну да, Шибанова. Каторжница теперь...
Гервер вскакивает, начинает ходить из угла в угол, но ему это быстро надоедает – от стены до стены нет и трех шагов. Он усаживается на пол – в угол, удобный для разговора.

Гервер, по-прежнему шепотом в стену. Неужели никто не может прийти к вам проведать?..
Коньков. У меня здесь никого нет... Да если б и были... Ко мне и не пустят... Никого... И им лучше.... скрываться бы...
Гервер. Неужели здесь не осталось ваших товарищей?.. Это же невозможно! В Петербурге существует организация, они помогают тем, кто в тюрьме, я так познакомился с... Она назвалась моей невестой, чтобы прийти меня проведать и передать помощь. Не знаю, чему я обрадовался больше... Я только так и выжил.

Кашель.
Кашель. Кашель.
Шаги караульного.
Скрежет ключа в замке.

Караульный. Ох, крови-то на платке... Врача б тебе... Да кто ж пустит? Вот сидел тут врач, как хорошо-то было!..
Гервер, громко, пытаясь встать. Я врач!
Караульный. Молчи уж, Громов...
Гервер, осознав бесполезность попытки, оседает. Я Гервер...
Караульный. Да какая ж разница...

Стук двери.
Скрежет ключа.
Шаги.

Женский голос. Гриша, ему бы и правда доктора позвать...
Караульный. Эх, тетя Римма...
Кашель.
Гриша. Ладно... Пойду сбегаю, может, если не доктора, то хоть фельдшера найду приведу...

Шагам караульного вторят шаги более легкие и торопливые, но размеренные. В привычный гул добавляется новый женский голос, требуя льда, затем – перевода больного в камеру потеплее, или хотя бы одеяло. Все это меняет размеренный гул тюрьмы на шум встревоженного улья: хлопают двери, слышны шаги, мимо решетки Гервера мечутся тени то в одну, то в другую сторону. Он едва успевает различить Александра Конькова, которого скорее проносят, чем проводят мимо него. Когда все стихает, кашель и тихий разговор слышен уже не справа от него, а слева.

Фельдшер. Что милый, полегче?.. Вот сейчас скажу им, чтобы протопили как следует и поесть тебе принесли. Потерпи.
Коньков. Лег... че... Спаси... бо...
Фельдшер. Я постараюсь раздобыть еды получше, тебе передать и другим, кто болен... Зовут тебя как?
Коньков. Александр...
Фельдшер. Саша... Я запомню. У меня сына звали так же...

Разговор становится тише, и уже неразличим. Через некоторое время ее голос слышен уже из коридора.
Фельдшер. Ему бы священника...

Ее шаги и шаги караульного.
Хлопает внешняя дверь.
Снова шаги – удаляются.
И тишина...

Гервер, вскидываясь, в полный голос. Римма! Вы здесь?! Я вас знаю!
Римма. Кто вы?
Гервер. Я Михаил Гервер!.. Я...
Шаги.
Тишина.

Священник приходит и уходит. Перед его уходом Гриша просит передать Герверу какое-то угощение, говоря "Отдайте. Из моих рук он не возьмет". Гервер задумчиво смотрит на хлеб и начинает есть: он думает, что ему нужны силы.
Кашель на некоторое время становится тише, но продолжается, оставаясь единственным звуком во всей тюрьме.
Вдруг замолкает и он.

Гервер приподнимается на кровати и слушает. Кашель не начинается вновь. Даже хрипа дыхания не слышно. Было бы оно слышно через стену?..

Гервер, почти кричит. Почему он перестал кашлять?!
Гриша. Уснул, наверное... Эх...

Грохот замка.
Скрип двери.

Гриша, с отчаянием. Да твою ж мать!..

Гервер падает на кровать.
Свет гаснет.


Сцена третья. На качелях

. . .

Тюремная комната для свиданий.
Сквозь решетки на окне, разрезая комнату, льется белый свет.
В комнате два стула, небольшой столик.
Присутствуют господин Гржимбовский, прокурор, и Михаил Гервер, вызванный им сюда для приватной беседы. Караульный, принеся кофе и пряники к нему, по приказанию прокурора удаляется и сторожит снаружи.

Г-н Гржимбовский, будто бы возвращаясь к разговору, который был так неудачно прерван. Присаживайтесь, господин Гервер, угощайтесь. Вам необходимо поправить здоровье...
Гервер, здоровье которого, насколько это в тюрьме возможно, уже поправилось после ранения, полученного при аресте, чувствует себя неуверенно, почти потерянным и потому садится.
Г-н Гржимбовский. ...Итак, я говорил о том, что желаемые вами преобразования сделаются возможными, как только вы будете готовы сделать шаг навстречу и сложить оружие... Вы что-нибудь надумали? Нет?.. Ну, возьмите пряник...
Гервер жадно пьет кофе, не успев от него отвыкнуть, но успев по нему оголодать в тюрьме, но угощение взять не решается.
Г-н Гржимбовский. Вы не понимаете, что назвать имена – это единственный шанс обезопасить ваших товарищей. Что толку?.. Вот, по показаниям Гольденберга взяли вас, но ведь он многих назвал, и многие могут быть арестованы, и до того, как будет заключен мир между правительством и партией, их – как и ваша – судьба незавидна. Но правительство будет вынуждено пойти на жесткие меры. Вы же можете не только спасти товарищей, но и спасти отечество от распри и войны.
Гервер, вскакивая. Одежды спасителя Отечества мне не по размеру.
Г-н Гржимбовский. Присядьте же, присядьте! Зря вы так... Это ведь в действительности необходимо...
Гервер не отвечает.
Г-н Гржимбовский. Понимаете, моя цель – всего лишь предотвратить ненужные смерти... Ну хорошо, вы не хотите назвать имена...
Гервер, по-прежнему стоя. Быть предателем мне хочется еще меньше, нежели спасителем отечества.
Г-н Гржимбовский. При чем здесь предательство?.. Моя цель лишь предотвратить гибель – гибель вашу и ваших друзей. Или же тех невинных людей, которые должны погибнуть по вашей вине. Вот, к примеру, лежащий под железнодорожными путями динамит...
Гервер, перебивая. Мы убедились, что это безопасно! Он не может взорваться, если электрическая цепь не будет замкнута!
Г-н Гржимбовский. Но вдобавок динамит, привезенный вами... Вы же разбираетесь во взрывчатых веществах?..
Гервер, верный своему обещанию говорить о себе все, кивает.
Г-н Гржимбовский. Вы можете написать мне формулу, по которым ваше вещество составляется?..
Гервер кивает вновь. Г-н Гржимбовский вызывает караульного, тот приносит бумагу и перо. Гервер, справедливо рассуждая, что формула – это не имена, не думает при этом, что формула есть способ эти имена вычислить, и пишет:
глицерин – 3 части
камфара – 1 ч.
азотная кислота – 2 ч.
серная кислота – 5 ч.
хлорат натрия / бертолетова соль – 1 ч.
Г-н Гржимбовский. Благодарю... Что ж... Если вам больше нечего сообщить...
Гервер, по-прежнему стоя, смотрит в никуда.
Г-н Гржимбовский. Если вы надумаете, помните, что вы всегда можете ко мне обратиться...

Тягостное молчание длится некоторое время, пока Гржимбовский не столько сжалившись, сколько понимая нецелесообразность дальнейшего разговора, не вызывает караульного.

Когда Гервер возвращается в свою камеру, госпожу Сивецкую вызывают для допроса. Подобное совпадение значимо, поскольку в некий момент порядок рассадки был изменен. Правую – если смотреть на волю – камеру, досрочно освобожденную Коньковым, заняла Римма Шибанова, осужденная в Пензе (при участии, к слову, тогда еще помощника прокурора г-на Гржимбовского) по "Процессу четырех" на вечную каторгу. Ее голос был слышен в предыдущей сцене. Следующую камеру, открытую, положенную подследственным, заняла Зинаида Сивецкая, находящаяся здесь по обвинению в убийстве сына полковника Орлова. Третью камеру – находящуюся ровно напротив скамейки караульных с ее неизменными атрибутами (караульным, портретом государя, плеткой и кандалами) – занимал теперь Михаил Гервер. Четвертая, смежная с левой внешней стеной тюрьмы, покуда пустовала. Итак, Сивецкую вызывают на допрос. В ее камере – пустота. В тюремной пустоте звуки разносятся далеко.
Михаил Гервер, до того то лежащий ничком на кровати, то скорчившийся на коленях перед кроватью, оперевшись на нее руками, будто бы в молитвенной позе (только он не умеет молиться), решается все же встать и начать разговор.

Михаил, тихим хрипом, стене. Помогите мне!..
Римма. Кто здесь?..
Михаил. Я Михаил Гервер. Я кричал вам давеча...
Римма. Что с вами?..
Михаил. Я... от меня хотят откровенных показаний, и я почти готов их дать!
Римма. Не поддавайтесь!.. Не соглашайтесь ни на что!..
Михаил, осознавая, что совет несколько запоздал, переводит разговор. Знайте, что наше дело продолжается!
Римма, с сомнением. Я не могу получать известий... Из-за чего вы здесь?..
Михаил. Я член исполнительного комитета партии "Народная воля".
Римма. Я не знаю этого имени...
Михаил. Ах да, в 79-ом году пропагандисты и революционеры окончательно разделились – это было уже после вашего ареста....
Римма. Этого следовало ожидать.
Михаил. Осенью 79-ого года Александру был вынесен приговор. Я был там. После этого все мои усилия были направлены на исполнение этого приговора. Взрыв прогремел в Зимнем дворце!.. Сейчас же я приехал искать место для нового покушения, но...

Караульный. Гервер, на допрос!..

Римма, на грани крика. Держитесь, Михаил!..

Михаил Гервер послушно встает – к чему сопротивляться в пустяках, растрачивая силы. Его выводят ("Руки за спину!"). Он намерен держаться.

Губернское жандармское правление, уже знакомое по первой сцене, теперь ярко освещено светом дня. Комната почти пуста – нет ни прокурора, господина Гржимбовского, ни полковника Орлова. Присутствуют лишь поручики – Граевич и Матурин, да письмоводитель Птицын.

Матурин. ...Я хотел бы понять, что представляют собой ваши товарищи. К примеру, много ли среди них образованных?..
Гервер. Много.
Матурин. Много ли тех, кто получил высшее образование?
Гервер. ...не скажу за других, но сам я не окончил Военно-медицинскую академию, будучи исключен с третьего курса за хранение запрещенной литературы. На деле же она принадлежала моему товарищу...
Матурин. Хорошо. А если бы вам дали возможность завершить образование, вы бы ею теперь воспользовались?
Гервер. Теперь уже нет. Я не захотел бы воспользоваться благом, недоступным для других. Прежде следует сделать его возможным для всех...
Матурин. Как вы пришли к таким взглядам?..
Гервер. После исключения, оказавшись в среде таких же, как я, я нашел много верного в их взглядах, и присоединился к ним уже не случайно, а по собственному решению.
Матурин. И кто же повлиял на вас тогда?
Гервер. Как я уже сообщал, при всей готовности дать любые показания о себе, других я не назову.
Матурин. А вот одна из ваших товарищей, взятая в Киеве, дала показания, и называет, в частности вас... Ее имя Софья Ивановна...

Это могло бы стать для Гервера ударом, если бы случайно по пути на допрос он не увидел ту, чьим именем его сейчас пытался вывести из себя Матурин. Она приехала в Дубравник, и ее имя известно. Но она на свободе.

Матурин. Вам это имя ничего не говорит?..
Гервер. Я знаю нескольких женщин с таким именем... (Но держится он все же не слишком хорошо.) Если же показания Гольденберга известны... Он знал многое и многих, и мог назвать и такое имя в числе прочих.
Матурин. Вы так боитесь стать предателем... Как партия относится к предателям?
Гервер. Предателей убивают.
Птицын, Матурину, задумчиво. Быть может, тогда и Гольденберг не повесился в камере, а был убит?..
Гервер, будто бы это новый вопрос, обращенный к нему. Нет, это маловероятно. Слишком сложно было бы устроить такое дело.

Матурин, видя, что его козырь не сыграл, продолжает допрос еще некоторое время, однако без особой энергии. Затем – по какому-то известию, полученному от служащего – допрос ему приходится прервать, хотя, быть может, он еще собирался отыграться. Следующую в тюрьму процессию из Гервера и караульного под каким-то благовидным предлогом решает сопроводить Птицын. Там, по какому-то делу вступив в дискуссию со стражей, он поворачивается спиной к камере Гервера и незаметным жестом кидает туда клочок бумаги. Гервер менее осторожен – и он кидается за ней резким, отличающимся от обычной его апатии жестом.
В записке слова: "Софья не арестована. Есть только ее приметы".

Когда же Птицын уходит, Римма с тревогой возобновляет разговор.
Римма. Ну что там?..
Михаил. Все хорошо... Они пугали меня. Называли имя женщины... Она, наверное, приехала сюда, чтобы освободить меня... Говорили, будто она взята и дает показания.
Римма вздыхает?..
Михаил, быстро. Но это не правда. Я знаю, что она на свободе. Я ее видел, и...
Римма. Хорошо.

Караульный. Разговоры прекратить!..


Сцена четвертая. Голоса и крики

. . .

Тюремный замок по-прежнему погружен в полумрак. Хоть заключенные на только что оконченной прогулке могли видеть свет дня, сюда он не добирается. Да и быт устроен здесь по-прежнему. Коридор – дверь – пост караула. Разве что вот, караульные сменились. Коридор – портрет Государя – кандалы да плетка. Четыре камеры, обитатели которых заведены обратно.
Михаил Гервер отнюдь не блещет вчерашней какой-никакой, но решительностью. Сегодня он по возвращении с прогулки долгое время лежит, скрючившись на кровати. Дождавшись, когда караульный уйдет в другое крыло тюрьмы, он, наконец, встает и подходит к стене.

Михаил, шепотом. Вы видели?..
Римма. Да, это он.
Михаил. Да, да... но я не о прокуроре... Когда распахнули ворота, пропуская его, вы видели женщину, за которой шли два жандарма?.. Это она!..
Римма. Она?..
Михаил. Да!.. А она приехала сюда, наверное, узнав, что я арестован. А теперь ее имя известно – об этом я еще после допроса знаю, а теперь ее, наверное, взяли...
Римма. Если ее взяли, она была бы здесь...
Зинаида, вмешиваясь в происходящий поверх нее разговор. Кто она?.. Я не разглядела, но ее могли пригласить для свидетельства по моему делу.
Михаил. Но это так зыбко... Я... я не знаю, под каким именем она здесь, но я знаю от товарища, что ее имя и ее приметы известны.
Римма. Вам нужно сказать ей, чтобы она уезжала...
Михаил, с надеждой. Я бы с радостью, только как...
Римма. Найдите способ. Но будьте спокойнее...
Михаил. Да... да...

Тишину разрезает звук удара.
Он кажется оглушающе громким.
Громкий звук пугает тех, кто привык к тишине и шепоту. Вслед ему летят сначала тихие, затем усиливающиеся реплики
...Что там?!..
...Что происходит?!..
...Прекратите!...
Удары все громче. Кричит ли кто-то там? Не слышно...

Михаил Гервер, сидящий ближе всех к тому крылу тюрьмы, где происходит наказание, пытается своей тишиной отгородиться от этих звуков.
...Что там?!..
...Что там происходит?!..

Наконец все кончено.

Хлопает дверь.
Слышны шаги.
Караульный – палач! – возвращает свое орудие на полученное ему место.
Вне себя от волнения, Зинаида Сивецкая накидывается на него с бранью. Ему же – море по колено. Он хватает ее, чтобы вывести из камеры, соседи замирают, не в силах понять, что происходит: она не осуждена! это невозможно!..

Возможно.

Какой звук наступает раньше?
Вновь удары – или же крики и шум, которые поднимают заключенные?..
Римма отчаянно колотит кулаком то в дверь, то в стену.
Михаил – оказывается, у него громкий голос, то кричит что-то, то бьет в пол и в стену – руками, подушкой даже, жаль, нет металлической миски – она бы дала нужный звук!..
Удары, плач и крики сплетаются в общий тюремный вой, который доходит до высшей, самой невыносимой ноты – и обрывается.


Сцена пятая. Римма Шибанова

. . .

Через некоторое время свет загорается, высвечивая тюремный коридор. Зинаида Сивецкая тихо всхлипывает в своей камере – у нее начинается горячка, но весть наружу уже ушла – быть может отзовется хоть кто-то?..
Лязгают замки и скрипит дверь. В коридор сперва выводят Римму Шибанову, затем распахивается другая дверь, и к ней почти вылетает Михаил Гервер.
Они обнимаются.
Великое счастье, находясь в тюрьме, иметь возможность слышать голос товарища.
Невероятное, огромное счастье – увидеть его.
Этим счастьем Римма и Михаил обязаны решению следователей свести их на очной ставке и решению тюремного начальства не отправлять их по отдельности, но отконвоировать вместе.
Они отстраняются прежде, чем их прервет окрик караульного, так, будто бы они сами хозяева своего времени и своих действий.
Будто они свободны.
Путь до жандармерии, обычно болезненный под постоянным бдительным взором караульного и под взглядами любопытствующих, теперь кажется легким. Губернское жандармское правление уже не выглядит зловещим, оно залито светом дня, а через окно в стене против входа можно бросить взгляд на город. Однако взгляд, летящий вдаль, спотыкается: перед введенными в помещение арестантами сидит в излюбленной позе господин прокурор, за его плечом – господин полковник, господа поручики здесь же, наготове. Письмоводитель – за своим столом, но на него лучше лишний раз не смотреть. Кто обращает внимание на письмоводителя?.. Караульные за их спиной. Гервер и Шибанова стоят плечом к плечу, крепко держась за руки.

Г-н Гржимбовский, мягко. Присаживайтесь, госпожа Шибанова. Присаживайтесь. Как вы поживаете? Есть ли жалобы? Хорошо ли вас содержат?..
Шибанова, садится, но отвечает резко. Прекрасно поживаю. На пятнадцать копеек в день! Охрана избила подследственную... А так – никаких жалоб.
Полковник Орлов, прерывая ее, обращается к Герверу. Вы дали господину прокурору рецепт динамитной смеси – или как называется это ваше вещество?..
Гервер, стоя прямо, глядя перед собой и сведя руки за спиной. Я дал рецепт, наиболее употребимый сейчас. Это то вещество, которое можно изготовить при ограниченных средствах.
Полковник Орлов. Шибанова, Гервер дал правильный рецепт?..
Шибанова. Не могу знать, я не успела принять участие в организации взрывов.
Полковник Орлов. Не важно. Гервер, это хорошо, что вы уже заговорили...
Гервер, вскидываясь. Как я уже сообщал, я готов дать любые показания, касающиеся до меня лично.
Полковник Орлов. Ну, так повторите. Повторите в присутствии Шибановой?..
Гервер, начинает нерешительно, но в ходе монолога все больше увлекается. Что ж... Биография моя, можно сказать, началась, когда в начале 1873-го года я был исключен из Военно-медицинской академии за хранение запрещенной литературы. Обвинение было ложным, но это неважно, поскольку вскоре после этого я действительно начал эту литературу и читать, и обсуждать с другими людьми. В общем, так я сделался пропагандистом, и в этом качестве путешествовал по Санкт-Петербургской, Тверской и Московской губернии. В Тверской губернии, мне кажется, мы с вами даже как-то раз виделись?..
Шибанова. Да, я была тогда фельдшерицей при бумажной фабрике в селе Каменном. Это Новоторжский уезд Тверской губернии.
Гервер. ...да, а я вскоре после этого и сам убедился, что помощь врача, пусть и недоученного, подчас нужнее, чем разговоры о грядущем переустройстве России. В 74ом году я выдержал экзамен на фельдшера при Тверской земской управе, и эту должность исполнял до своего ареста, последовавшего осенью того же года. По процессу 193-х я был оправдан – проведя к тому моменту около трех лет в тюрьме. По выходе на свободу в 1878-м году я оказался недостаточно расторопным и угодил под высылку – меня должны были отправить куда-то в Архангельскую губернию. Однако же на пути туда однажды я обнаружил себя в окружении спящих караульных, и не смог противостоять искушению... Так я вернулся в Петербург и перешел на нелегальное положение. В дальнейшем я выполнял различные поручения... Как бы то ни было, осенью 1879-го года я был среди тех, кто в Лесном вынес приговор Александру II, и с тех пор все мои действия и устремления были направлены на исполнение этого приговора. Я участвовал в подкопе под железнодорожными путями в десяти верстах от города Дубравника год назад. Тогда я стал учиться изготовлению взрывных веществ и работе с ними – да и с рытьем земли свел более близкое, нежели мне хотелось бы, знакомство. Знал и об устроении такого же подкопа на окраине Москвы. После помогал готовить динамит для взрыва в Зимнем дворце... Сюда же приехал с динамитом для организации нового покушения, однако в том не преуспел.
Гервера не прерывают, он же, глядя поверх жандармов в окно, из которого видна линия горизонта – непривычный вид для обитателя тюрьмы, решительно продолжает, обращаясь к человеку, склонившемуся за столом у него за спиной.
Гервер, свободно. Если бы мои товарищи были здесь, я бы сказал им: Бегите. Оставьте нас нашей судьбе. Сохраните силы для новых действий и закончите дело, начатое нами!..
Полковник Орлов, после паузы обращаясь к Шибановой. Вы подтверждаете показание Гервера?..
Шибанова. Я не знаю, что мне здесь подтверждать... Мы толком познакомились в тюрьме. Я слышала мало, будучи арестована в середине 79ого года, прежде всех названных событий.
Гервер. Мы знали об этом аресте, "Дело четверых" – одна из причин приговора, вынесенного в Лесном.
Шибанова. Да, все к тому шло, после арестов, произошедших летом...
Поручик Граевич, внезапно врываясь. Такие речи оскорбительны для тех, кто проливал кровь за Веру, Царя и Отечество...
Гервер. Вера – это выдумка, предназначенная для того, чтобы отвращать людей от науки. А что касается царя... Значит, теперь пришло время царю погибнуть за Отечество.
Г-н Гржимбовский. Но разве кровопролитие может привести к благому результату?..
Матурин. Скажите же... Весь этот приговор... Вот, предположим – предположим только, ваше дело удастся. Что же дальше? Чего вы хотите?..
Гервер. Мы хотим сделать возможным такое устройство России, при котором можно будет вести пропаганду, не опасаясь быть арестованным. Мы хотим возможности для народа определять свою судьбу...
Г-н Гржимбовский. То есть вы хотите ввести представительное правление?..
Поручик Граевич, резко. Отдать власть толпе?.. Необразованным мужикам?.. Можете ли вы представить те ужасы и разорение, которое за этим последуют? Нет, вы их себе не представляете, и потому делаете то, что делаете.
Г-н Гржимбовский, аккуратно. Знаете ли вы о событиях во Франции десятилетней давности?.. Знаете ли, что произошло тогда?.. Республиканское правление не защитило страну от восстания и от кровавой расправы с ним. Однако же я с вами полностью согласен в том, что послабления необходимы, и для того, чтобы они произошли, необходимо, чтобы война, которую ведет сейчас партия против правительства, была завершена...
Поручик Граевич. Они ведут войну против своего народа, и ради чего?..
Римма Шибанова, рывком переходя от апатии к атаке. Против народа?.. Нет! Никогда! Это вы ошибаетесь, ставя знак равенства между правительством и народом, не обращая на этот народ никакого внимания. Если бы вы его видели, если б вы хотя бы месяц провели в селе, среди народа, узнали бы его нужды, вы не смогли бы так говорить!..
Полковник Орлов, Герверу. Довольно. Скажите лучше, кто такая Леонтьева? Она приезжала сюда вместе с вами год назад...
Гервер молчит.
Полковник Орлов. Если у господина Гржимбовского больше нет вопросов к Шибановой, я предложил бы ее увести.
Г-н Гржимбовский пожимает плечами. Шибанову уводят. Гервер молчит.
После ряда вопросов, относящихся более к философии, нежели к практике, его также уводят.

На обратном пути он видит Софью – совсем рядом, он мог бы коснуться рукой, если бы не боялся тем самым выдать ее...
Он без голоса шепчет ей: уезжай!..
Ничего... Птицын слышал. И Птицын передаст его слова.

Когда Гервера вводят в камеру, Римма, различив все соответствующие возвращению звуки, через некоторое время спрашивает, что было после. Убедившись, что ничего значимого не произошло, она замолкает, пока тишину не разрушает голос Гервера. Он говорит на грани между шепотом и голосом, поскольку то чувство, которое переполняет его, сильнее правил тюремного распорядка. Ради того, чтобы им поделиться, он готов рискнуть, тем более что караульный, быть может, и намеревавшийся прервать этот неположенный разговор, похоже, постепенно и сам заслушался...

Михаил. Вы знаете, мне снилось давеча, будто бы я в кругу товарищей, мы заняты общим делом, и дело это – исполнимо и непременно будет завершено, даже если не при моей жизни...
Римма. Вы были там – счастливы?
Михаил, устремляясь взглядом за пределы камеры, как будто бы не видя стен. Я счастлив и сейчас. Сейчас, находясь здесь, пройдя весь путь, который привел меня сюда, – я счастлив!..
Римма. Да. Да! Я знаю это счастье, я знаю, о чем вы...
Михаил. Даже зная, чем все окончится, я не хотел бы этого избежать, я не жалею, я не мог бы отказаться от того, что привело меня сюда.
Римма. И я. Я тоже!.. Наше счастье знать, что твоя жизнь была прожита не зря!.. Что в ней, чем бы она ни была окончена, был смысл...
Михаил. Мы почти не были знакомы. Мои действия начались, когда вы уже были арестованы, но тем не менее сейчас мы понимаем друг друга как брат и сестра.
Римма. Да, и те, кто придут после нас...
Михаил. ...они тоже будут нам родными...
Римма. ...они будут нашими детьми. Они смогут закончить то, что не успели мы...
Михаил, сквозь слезы. Вы знаете, когда мы стояли там, я думал, что мы бессмертны...
Римма. Да... Да, я знаю.

...голоса гаснут, остается лишь свет...
...затем гаснет и он.

@темы: отчет, второй этап